Неяркое солнце в лёгком миноре
Елена Хисматулина
Все персонажи являются вымышленными. Любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.
© Елена Хисматулина, 2016
ISBN 978-5-4483-3168-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Из всех литературных жанров больше всего люблю рассказы. Короткие, емкие, в которых трех-пяти страниц достаточно, чтобы изложить всю историю. Они рождаются без ненужных подробностей, не отвлекают от сути, не требуют уточнений, удерживают внимание читателя на первом плане, не пуская дальше, вглубь. А зачем? Если вы хотите возражать, дискутировать, предлагать иное суждение – расскажите свою историю, только и всего.
Любовь моя осознанная, прочувствованная. Рассказы проклевываются в голове легко, сами собой и всякий раз, как только возникает действо общения людей друг с другом. То на обеденном перерыве разговоришься о семье, детях, вчерашних телевизионных новостях, а в результате маленький рассказик уже поднимает над головой ушки. То с подругами в кафе закатишься, нахохочешься до слез, просто так, от счастья «обладания» друг другом, а из этого «ничего» рассказ сам собою ложится на бумагу. В «Одноклассниках» вечерок повисишь, знакомых выудишь из дальней-долгой своей судьбы, а у них, оказывается, за это время целая жизнь состоялась. Ты о ней не ведал ничего и теперь, спустя двадцать пять лет, будто увлекательный рассказ читаешь – взахлеб. Вот такие они, мои незамысловатые рассказы.
Но иногда, крайне редко, истории начинают протестовать против малых форм. Им тесно, неуютно, и литературный слог (откуда бы ему взяться?) вдруг требует должного к себе отношения. Во всяком случае, надеется быть выслушанным. Тогда рассказ расплывается в повесть или даже пьесу, декорации которой я представляю себе весьма живо. Если такое «дитя» появляется в твоей литературной копилке, не любить его уже не получается. Ну гадкий утенок, ну крупнее своих пушистых собратьев, а вдруг переродится в лебедя? Эта смутная, потаенная надежда – единственное оправдание многочасовым трудам, положенным на написание, творческие муки, поиски и разочарования.
Неяркое солнце в легком миноре. Пастельные тона. Отсутствие мексиканских страстей, любви до отрицания себя, трагедии до крови из томатного сока. Отсутствие протеста против власти и вообще протеста в привычном понимании слова. А лишь понятное каждому ежедневное, рутинное преодоление себя, которое заставляет утром подниматься на работу, а вечером разбирать уроки младшей дочери в дуэте с помешиванием булькающего в кастрюле супа. Ничего героического! Ничего героического? Ничего героического…, но это и есть жизнь.
Плохой-хороший
Мне ровно сорок и ни одним днем меньше. Женское кокетство? Вряд ли сорокалетие можно принять за кокетство, хотя выглядеть при этом не обязательно на сорок. Мне сорок потому, что я ощущаю это каждой клеточкой своей памяти. И память моя жива, отзывчива, полна красок и нового мироощущения. Мне сорок, а потому хочется начать растрачивать воспоминания, выкладывая их на белый лист. Я наконец получила это право и хочу быть мотовкой, кутилой, транжирой. Я просто хочу рассказать о том, что было и есть, о том, что пока помню, но боюсь когда-то забыть, о том, без чего я была бы не я…
* * *
Девяносто первый год. То есть, конечно, одна тысяча девятьсот девяносто первый. Мне двадцать два. Свежо полученное в начале лета высшее образование, я совершенно не замутнена опытом и готова предложить себя миру: «Берите, я полна сил, возможностей и надежд!» Но это мало кому требуется. России некогда, она не успевает разбираться со своим наследием, разбросанным по бескрайним просторам. Я оказалась без зоркого «родительского» глаза. Нет, родители-то за мной следят и очень ответственно. Я образно выражаюсь. Стране пока не до меня. Я начала учиться в вузе, когда ей все было понятно. И даже где-то в больших перспективных планах мне отведена была маленькая клеточка. На меня был заказ, как на многих других молодых специалистов нашего профиля. Но прошло пять лет. Мне дали диплом и с ободряющей улыбкой подтолкнули на путь великих свершений. Я была доверчива и горда возложенными на меня надеждами, но как только покинула стены вуза, двери за моей спиной плотно закрылись.
В какое бы время вы ни жили, какие бы цели ни вели вас вперед, какие бы правильные книжки вы ни читали, последуйте моему совету – никогда не говорите своим детям, что человек рожден для созидания. Даже если вы по-прежнему так наивно полагаете. Я вышла в жизнь именно с такой дурацкой установкой и оказалась перед выбором – рынок или ларек. В тот год ничего другого, более перспективного и прибыльного, судьба не предлагала. Нет, если уж говорить совсем честно, то был вариант еще НИИ с укороченным и неоплачиваемым рабочим днем. Но созидания там не было вовсе, поэтому, узнав о вакансии секретаря в коммерческой фирме, я решила не обременять больше Страну своими проблемами.
Войти в курс дела оказалось несложно. Меня окружали такие же пришлые люди, поэтому быть некомпетентным в принципе не удавалось. Просто в тот период было утрачено само понятие компетентности. Я успокоилась, освоилась и, прочитав две скромные брошюры по документоведению, сочла себя вполне соответствующей должности. А получение в персональное пользование компьютера расценила как знак свыше.
Не надо думать, что я дурачусь. Все так и было. Вступив на путь преобразований одной из первых, проработав полгода, я стала весьма успешным человеком в глазах сверстников. А зарабатывая приличные деньги, обеспечивая тем самым родителей и бабушку, приобрела законное право голоса. Детские мозги, правда, не позволили распорядиться им с умом, поэтому выхлопотала я себе самую бесполезную, как сейчас понимаю, привилегию – курить, не прячась от родителей. Иногда. Сейчас, вспоминая историю своего взросления, я всегда улыбаюсь. Как серьезен был семейный совет, как настойчива и энергична я, как рассудителен отец, который в итоге постановил: «Если это неизбежно в новой жизни, если тебе это необходимо для уверенности в себе, кури, но с умом»…
* * *
Какие необыкновенные времена, какие головокружительные карьеры, какие непредсказуемые последствия и какой густой осадок трагедий! Революция семнадцатого года была колыбелью образца «человека советского». «Дитя» не выдержало возложенного на него бремени ответственности, идеологической зашоренности и бесправия. К концу столетия ему непреодолимо захотелось потреблять, владеть и влиять. И все покатилось по наклонной плоскости. Перемешались принципы и понятия, сместились акценты, перевернулось сознание. Мы все надолго потеряли ориентиры, утратили духовность, забыли заповеди. Хорошее ошельмовали и признали негодным. Что считали позорным, назвали достоинством. Жернова все крутились и крутились, перетирая в пыль уроки истории. Они не были нам нужны. Мы впервые осознанно строили свой новый мир. Как умели и чего были достойны, простите…
* * *
О возможном появлении в нашей не очень крупной, но неплохо зарабатывающей фирме нового солидного человека я поняла из телефонного разговора шефа. Впервые наблюдала волнение в его глазах и уловила нотки пиетета… Господи, о чем это я? Шеф таких слов не знал и терпеть не мог в разговоре, потому что они напрягали его незамутненное литературными глупостями сознание.
Шеф с придыханием частил в трубку, отирая крепкую потную шею и бахвалясь, что завладел такой «штукуевиной», как Виктор Андреевич. Конкуренты могут заказывать Шопена на дом! Более красноречивой характеристики не требовалось. Довольный, взволнованный до пота шеф – это не характеристика, это «Оскар»! Я с интересом ждала появления оригинала.
Неделя заканчивалась, а чуда так и не случилось. Мне стало скучно. Зачем ажурные колготки со среды по пятницу, ангорская кофта с гроздьями бусин, туфли на шпильке? Я устала ждать и устала быть неимоверно красивой всю эту неделю.
Во второй половине дня, когда пятница уже не была по сути пятницей, а становилась кануном субботы, резкий телефонный звонок дернул меня в кресле. По чулку скользнула стрелка – трехдневная зарплата на помойку.
– Ерш твою маман, – с этими словами я «любезно» подняла трубку.
– Вы, судя по всему, брюнетка? – глубокий низкий голос потянул меня в свой омут.
– Почему-у-у-у? – я попыталась выпутаться, но последняя «у» уже поддалась и увязла, спускаясь на октаву ниже.
– Только брюнетки бывают так «приветливы» по телефону.
Если предположить, что мужчина не хотел меня обидеть, то я настаиваю – обидел. В своем мощном, густом голосе властителя саванны он просто бесследно растворил мой писк глупой крашеной брюнетки.
